Как король бандитов Яшка-Кошелек вождя революции Ленина не узнал
В середине XIX века жил в Москве купец-миллионер и «по совместительству» председатель комиссии по благоустройству Сокольников Иван Лямин. В 1856 году он решил еще больше обустроить Сокольничью рощу и построил себе на одной из просек шикарную дачу.
Главным домом усадьбы стал двухэтажный деревянный особняк с собственной керосиновой «электростанцией» и водонапорной башней. А еще зимним садом, оранжереями, бассейном, прудом с искусственным гротом и даже курганом. Кстати, деревянный храм Святителя Тихона Задонского на Ширяевом поле в Сокольниках был возведен в 1875 году также на средства Лямина – после того, как он пару лет поработал Московским городским головой.
До революции купец первой гильдии не дожил, поэтому расстаться с нажитым непосильным трудом имуществом пришлось уже его наследникам. И в 1918 году советская власть в лице Надежды Крупской организовала в этом райском местечке «Лесную школу» – опытно-образцовый санаторий на свежем воздухе для больных детей. Собственно, на этом настаивал и сам Ленин, который в своем Декрете повелел предоставлять детским учреждениям «лучшие помещения в городах, населенных центрах и бывших помещичьих имениях».
Владимир Ильич приезжал к «лесным» детям в гости, и ему так понравились условия, что он устроил сюда на отдых Надежду Константиновну. Понятно, что после тяжелого революционного дня товарищ Ленин спешил из центра столицы в Сокольники, к своей жене. Но один из таких визитов в январе 1919 года едва не стал для него последним: по пути на детский новогодний праздник на вождя мирового пролетариата напала банда Яшки-Кошелька. Ну как, напала… Тогда банда Якова Кошелькова только начинала свой путь к вершинам уголовного мира – орудовала только по ночам, только в Сокольниках и, можно сказать, первый раз вышла на большую дорогу, то есть просеку.
Драматургия нечаянной встречи вождя с грабителями даст фору любой из тарантиновских криминальных комедий: во-первых, Ленин сам приказал водителю остановить служебный «Роллс-Ройс», когда увидел у обочины группу вооруженных людей. Он, видите ли, принял их за красноармейский патруль, и так ему захотелось выйти, поговорить – о своем, революционном… А во-вторых, когда обрадованные бандиты отобрали у Владимира Ильича пистолет и бесцеремонно вытащили его за грудки с заднего дивана премиального авто, вождь революции стал размахивать удостоверением и кричать: «В чем дело, товагищи?! Я – Ленин!». Но то ли из-за шума двигателя, то ли из-за дикции вождя Яшка-Кошелек не расслышал главного: «Ну и что, что ты Левин? А я Яшка-Кошелек – ночной хозяин города!», – огрызнулся главарь, и укатил в ночь на шикарной иномарке.
…Отъехав подальше с места преступления, Яшка решил посмотреть в отобранном у «фраера» удостоверении – кто же он такой, этот Левин?.. И тут же истошно заорал своим головорезам: «Возвращаемся! Этого Левина брать живым!». Преступный план созрел молниеносно: захватить вождя в заложники, получить огромный выкуп и потребовать освобождения всех заключенных Бутырской тюрьмы. Но к этому времени испуганные и замерзшие жертвы ограбления уже доковыляли до Совета Сокольнического района и вызвали другую машину с охраной. Так что на детскую елку в «Лесной школе» дедушка Ленин все же попал, хотя и опоздал на 4 часа.
А чекисты и МУРовцы объявили настоящую охоту на Яшку-Кошелька, банда которого совершала все более дерзкие и жестокие налеты и грабила горожан прямо на улице средь бела дня. За короткое время он стал главарем большинства преступных группировок Москвы и получил новую кличку – Яшка-Король.
Ну а финальная сцена этой истории и вовсе достойна «Оскара». Да что там «Оскара» – целой «Ники»! Скажем, за лучшую лирическую роль отрицательного героя. В июле 1919 года сотрудники уголовного розыска выследили банду и окружили воровскую «малину» в доме в Старом Божедомском переулке. Но налетчики сдаваться отказались и устроили перестрелку, в которой и был смертельно ранен гражданин Кузнецов – он же Яков Кошельков, он же Яшка-Кошелек, он же Неуловимый…
В карманах Яшки-Короля нашли пробитую пулей пачку денег, отобранный у Ленина пистолет «Браунинг» и маленькую книжечку, в которую убийца записывал свои чувства. Почти на каждой странице дневника бандит сокрушался в том, что не узнал той ночью в Сокольниках Ленина и не «прихлопнул» вождя революции.
Как Гоголь в Погодинской избе макароны по-итальянски готовил
Выкрашенный в небесно-голубой цвет небольшой деревянный домик на Девичьем поле в Хамовниках – это легендарная Погодинская изба. В ранней юности, 150 лет назад, она прекрасно обходилась и без «макияжа», сохраняя натуральный и естественный цвет «лица». Лишь фризы второго этажа были кокетливо расписаны растительными орнаментами.
Вытянутые вверх пропорции здания нехарактерны для классического русского сруба, да и кружева резных узоров на фасаде, наличниках и ставнях – псевдорусские, так сказать «собирательный образ». А после Великой Отечественной войны собирать пришлось весь сруб: в 1941 году в него попала фашистская авиабомба. Первоначальный облик был восстановлен только к 1972 году, и сегодня Погодинская изба – это все, что осталось от усадьбы знаменитого историка, друга Пушкина и Гоголя, академика и профессора Московского университета Михаила Погодина. Кстати, улица, на которой стоит «долговязая» изба, тоже Погодинская.
Когда историк собрал коллекцию уникальных древнерусских артефактов и богатейшую библиотеку – «Древлехранилище» – усадьба на Девичьем поле стала местом притяжения лучших писателей того времени. В «Погодинской школе» обучался 17-летний Афанасий Фет, а на литературных вечерах здесь часто бывали Лермонтов, Островский, Загоскин, Баратынский, Щепкин, Вяземский, Аксаковы…
А Гоголь так и вовсе «прописался» в избе: после теплого климата Италии писатель все никак не мог привыкнуть к «холодному» московскому лету, и поэтому его специально поселили в спальню на солнечной стороне мезонина. Работая над первым томом «Мертвых душ» и «Тарасом Бульбой», Гоголь часами изучал старинные документы в «Древлехранилище» хозяина.
Когда же у писателя случался творческий кризис, он спускался в большую хозяйскую залу, где вечерами собиралась вся семья, и начинал «думать» – быстро ходил из угла в угол, поднимая при этом сильные «вихревые» порывы и каждые 10 минут выпивая стакан воды. Пожилую мать Погодина эта привычка Гоголя очень нервировала, и она кричала горничной: «Груша, а Груша, подай-ка теплый платок, а то тальянец (так она звала знаменитого гостя) столько ветру напустил, так страсть!». На что Николай Васильевич добродушно отвечал: «Не сердись, старая, вот второй графин кончу, и баста».
Интересно, что лакея в доме Погодина звали Ляпкин-Тяпкин, а внешность и привычки своего друга и радушного хозяина усадьбы писатель увековечил в образе Плюшкина, из-за чего они впоследствии рассорились в пух и прах.
Когда же у Гоголя было хорошее настроение (например, он выспался или праздновал именины), он удивлял семью Погодиных или гостивших у историка-мецената друзей-писателей своими кулинарными способностями. Но на обед автор «Вия», «Ночи перед Рождеством» и «Вечеров на хуторе близ Диканьки» готовил вовсе не украинский борщ, а свое коронное «авторское» блюдо – любимые макароны по-итальянски.
К процессу таинства превращения русской лапши в итальянскую «пасту пармеджано» Николай Васильевич никого не допускал. А себя при этом вел как заправский шеф-повар: спагетти варил в большой миске и умело перебирал каждую макаронинку, после чего щедро добавлял сливочного масла, тертого сыру и тщательно перемешивал. Подача блюда была не менее театральной: с веселой улыбкой открывая крышку кастрюли перед открывшими рты соотечественниками, Гоголь обводил глазами всех сидящих за столом и восклицал: «Ну а теперь – налегайте!». Правда, иногда повар по-писательски перебарщивал с перцем, и многим казались, что макароны не доварены… И тогда Николай Васильевич принимался объяснять, что же это такое – «аль денте»…
А еще друзья писателя вспоминали его «фамильную» стряпню – гоголь-моголь. Правда, рецепт писательского рецепта был далек от традиционного: в нем не было ни яиц, ни хлеба, ни меда – только сваренное особым способом козье молоко с добавлением рома. В общем, жил писатель в Погодинской избе припиваючи, и часто, смеясь, приговаривал: «Гоголь любит гоголь-моголь!».
Как Стивен Хокинг в саду Толстого с советскими учеными секретничал
Старинную усадьбу в Хамовниках – одну из немногих деревянных, уцелевших в московском пожаре 1812 года – Толстой купил в 1882 году. Хотя столичную жизнь писатель-философ терпеть не мог, так прямо и писал в своем дневнике: «Прошел месяц — самый мучительный в моей жизни. Переезд в Москву… Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и пируют».
Но детям нужно было получать университетское образование, да и контактировать с издателями из Ясной поляны писателю-отшельнику было трудновато. Наступив на горло собственным принципам, Лев Николаевич все же нашел в Москве дом по душе: похожий на деревенский, но главное – огороженный большим густым садом от городской суеты. В первое же лето граф перестроил главное здание усадьбы по собственному вкусу, и последующие 19 зим семья мыслителя-романиста жила здесь, уезжая каждое лето в Тульскую область.
Однако находился этот островок природной идиллии, как сейчас говорят, в столичной промзоне: вокруг работали нескольких фабрик, причем, ближе всех к усадьбе Толстого располагался пивной завод в Хамовниках, владелец которого выливал жидкие отходы производства прямо на мостовую, и они текли по всему Долго-Хамовническому переулку.
Кроме этого, каждое утро граф был вынужден вставать по свистку. Первый громкий сигнал был слышен уже в 5 часов утра – он извещал рабочих всей округи о начале смены. Спустя 3 часа звучал следующий – на получасовой перерыв. В полдень – свисток на обед, а в 8 вечера – «все, шабаш».
Москва уже тогда была большой деревней, и поэтому даже поселившись «на отшибе» писатель-отшельник не смог вести привычный образ жизни: в его усадьбу в Хамовниках потянулись бесчисленные ходоки, прослышавшие о чудаковатом графе, который и дрова сам колет, и за водой сам ходит, и моется в «простых» банях, за пятачок. А еще Лев Николаевич обул Афанасия Фета. В буквальном смысле: своими руками сшил ему удобные и легкие сапоги, которые поэт носил и нахваливал.
А званых гостей семья Толстых принимала в большой зале на втором этаже. Здесь пел Шаляпин, играли Рахманинов, Скрябин и Римский-Корсаков. Частенько «на чай» к Льву Николаевичу захаживали и известные коллеги-писатели – Чехов, Горький, Островский, Лесков, Пастернак…
Несмотря на плотный график посещений, в Хамовниках Толстой написал более сотни произведений, в том числе роман «Воскресение», повести «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Отец Сергий», драму «Живой труп» и свою последнюю рукопись – ответ на решение Синода об отлучении его от церкви.
После смерти писателя усадьбу в Хамовниках выкупила Городская Дума, а в революционное время по личному указу Ленина дом реконструировали и в 1921 году открыли здесь музей Толстого. Обстановку удалось сохранить на 99,9%: на стенах все так же висят семейные портреты, написанные Серовым и Репиным, и во дворе музея все так же стоит велосипед фирмы «Ровер» – тот самый, на котором 67-летний Лев Николаевич ездил по аллеям сада…
А на площадке парадной лестницы вот уже 130 лет подряд гостей встречает бессменный старожил дома Толстых – чучело медведя с подносом в лапах. О нем, кстати, даже написали в книге «Быть Хокингом»: в 1973 году известный астрофизик Стивен Хокинг вместе с первой женой Джейн приезжали в Москву, и кроме Кремля и Третьяковки они заезжали и в деревянную усадьбу в Хамовниках.
На память о Москве Хокинги привезли в родной Кембридж русские сувениры: деревянных танцующих медведей, фарфор ручной росписи и охапку опавших кленовых листьев, которые Джейн собрала в саду Толстого… Их насыщенный красный цвет напоминал Хокингам «о стойких друзьях, о мужественных людях, затерянных в этой политической пустыне». Дело в том, что на самом деле английский теоретик приезжал в СССР вовсе не для литературного паломничества, а чтобы обсудить насущные проблемы космоса с виднейшими советскими учеными, которых считал звездами мировой величины.
Но чтобы наши физики не сболтнули ему чего лишнего про черные дыры, визитеров постоянно сопровождали бдительные сотрудники КГБ. И поговорить «с глазу на глаз и без лишних ушей» ученым удавалось только в ходе культурно-развлекательной программы по главным московским достопримечательностям, к которым, безусловно, относится и Музей-усадьба Л.Н. Толстого в Хамовниках.
Как Анастас Микоян «буржуйское» пиво в «народное» переименовал
Есть в Сокольниках еще один деревянный дореволюционный дом – в каком-то смысле знаковый объект для российской пищевой промышленности в целом, и пивоваренной отрасли в частности. Построен он в 1885-1891 годах, украшен нехарактерной для Москвы сергиево-посадской резьбой, имеет статус выявленного объекта культурного наследия. И сегодня более известен как «Дом экспедиции «Калинкинского медо-пивоваренного товарищества», а вовсе не как «дом самарских пивоваров».
А «пивная» история этого дома началась в 1911 году, когда здание выкупил Торговый дом «Вакано, Рихтера и К», и на придомовом участке был построен Сокольнический пивоваренный завод. Один из учредителей пивзавода был сыном Альфреда фон Вакано – изобретателя Жигулевского пива. Впрочем, изначально этот сорт пивовар австрийского происхождения назвал «Венское», а выпуск хмельного напитка наладил в 1881 году на пивзаводе в Самаре.
Интересно, что пиво в те времена продавали не бутылками и банками, а ведрами: бочковое «Венское» уходило по цене 1 рубль 5 копеек за ведро, а «Венское столовое» – по «рубль-сорок». Дела у Вакано быстро шли в гору: в первый год было продано 75 тысяч ведер, а к 1914 году пивной заводик в Самаре производил уже 3,5 миллиона ведер в год. Вкус австрийско-самарского напитка был известен по всей Российской Империи и далеко за ее пределами.
Процветающий бизнес рухнул с началом Первой Мировой войны: в стране объявили «сухой закон», и в разгар «охоты на ведьм» пивовара и мецената Вакано заподозрили в шпионаже в пользу Австро-Венгрии, обвинили в спаивании русского народа и отправили в ссылку. После революции Жигулевский пивзавод достался «рабочим и крестьянам», а его основатель уехал доживать свой век в Австрию.
Когда же в 30-х годах на крупнейший пивоваренный завод страны приехал главный реформатор советского пищепрома Анастас Микоян, он очень удивился «непролетарскому» названию производимого пива. В те годы намеки понимали с первого раза, и «Венское» тут же переименовали в «Жигулевское», по названию завода.
А заодно «облегчили» проверенную вакановскую рецептуру, удостоенную 15 медалей на международных выставках. Тем не менее, именно этот сорт пенного напитка стал самым популярным в нашей стране: «Жигулевское» варили на 735 заводах по всему Советскому Союзу, а в народе родились десятки анекдотов, пословиц и даже стишков, например, таких: «Требуйте отстоя пены – «Жигулевское» пиво достойно поэмы». Ну или, как в нашем случае, хотя бы небольшой странички в истории Москвы.
